Они и бежали — потому что два лаббокина с невероятной быстротой пришли в себя и метнулись наверх за Светиком. Чармейн и Софи тоже метнулись наверх, а Джамал и пес потянулись следом.

На половине второго пролета лаббокины догнали Светика снова. Снова послышались увесистые удары, снова Светик вырвался на свободу и снова бросился вверх — по третьему пролету. Он почти миновал его, но тут лаббокины настигли его и навалились сверху. Все трое кубарем покатились вниз — клубок извивающихся рук, ног и трепещущих лиловых крылышек.

К этому времени Чармейн и Софи выбились из сил и едва дышали. Чармейн ясно увидела, как ангельское личико Светика выглянуло из гущи схватки и пристально посмотрело на них. Когда Чармейн проковыляла через площадку и двинулась в третий пролет, а Софи проковыляла следом, держась за бок, клубок тел внезапно взорвался. Лиловые тела откатились в стороны, а Светик, снова очутившись на свободе, взлетел по последнему пролету — уже деревянному. Не успели лаббокины прийти в себя и опять броситься в погоню, как Софи и Чармейн оказались совсем близко. Джамал и его пес остались далеко позади.

Передняя пятерка прогрохотала по деревянным ступеням. Теперь Светик двигался гораздо медленнее. Чармейн была совершенно уверена, что это он нарочно. А лаббокины испустили победный вопль и прибавили ходу.

— Ох, только не туда! Не надо! — простонала Софи, когда Светик распахнул дверцу и пулей выскочил на крышу.

Лаббокины выскочили за ним. Когда Чармейн и Софи добрались наконец до верха и выглянули в открытую дверцу, пытаясь отдышаться, они увидели, что оба лаббокина сидят верхом на золотой крыше. Они оказались примерно посередине конька, и вид у них был такой, словно они мечтают очутиться где-нибудь в другом месте. Светика нигде не было.

— Ну что он еще затеял? — процедила Софи.

Только она это сказала, как Светик объявился на пороге в золотом ореоле локонов, взметнувшихся на ветру, — он весь разрумянился и заливался ангельским смехом.

— Посьли посьмотрим, сьто я насёл! — весело воскликнул он. — Идем ся мной!

Софи схватилась рукой за бок и показала на крышу.

— А эти? — спросила она. — Будем ждать, когда они сами свалятся?

Светик очаровательно улыбнулся:

— Подозьди, увидись!

Он склонил набок золотистую головку и прислушался. Рык и скрежет когтей пса Джамала, доносившийся снизу, все приближался. Пес обогнал хозяина и теперь рычал и скрежетал по деревянной лестнице, ужасающе сипя. Светик кивнул и повернулся к крыше. Он сделал какой-то жест и произнес какое-то слово. Два лаббокина, сидевших верхом на коньке, внезапно с неприятным всхлюпом съежились и превратились в два лиловатых маленьких извивающихся создания, которые покачивались на коньке золотой крыши.

— Что… — проговорила Чармейн.

Улыбка Светика стала еще более ангельской — если это было вообще возможно.

— Каймаи, — проговорил он безмятежно. — Песь повара продасьт дусю за каймаев.

Софи сказала:

— А? Ах, кальмары. Поняла.

При этих ее словах пес повара наконец прибыл — ноги у него ходили, как поршни, с ощеренных зубов свисали нитки слюны. Пес выскочил за дверь и бурой стрелой промчался по крыше. На полпути челюсти у него сказали «щелк-хруп», потом еще раз «щелк-хруп» — и кальмары исчезли. Видимо, пес только тут сообразил, где находится. Он замер — две ноги у него оказались по одну сторону крыши, две другие, сведенные от напряжения, — по другую, — и жалостно заскулил.

— Ой, бедняга! — проговорила Чармейн.

— Повар его сьпасет, — заверил ее Светик. — А теперь обе зя мной. Зя этой дверью поверните сразю налево, не касяясь ногами крыси.

Он шагнул за дверь налево и исчез.

О, кажется, понимаю, подумала Чармейн. Это как двери в доме дедушки Вильяма, просто до оцепенения высоко. Она пропустила Софи вперед, чтобы успеть схватить ее за юбки, если она оступится. Но Софи привыкла к волшебству гораздо больше, чем Чармейн. Она шагнула налево и исчезла безо всяких усилий. Прежде чем Чармейн отважилась последовать за ней, ей пришлось переждать миг сильнейшего головокружения. Она закрыла глаза и шагнула. Но на полпути глаза открылись сами собой, и Чармейн успела боковым зрением увидеть, как головокружительно скользит мимо ослепительно-золотая крыша. Не успела она решить, что пора кричать «Ылф!», чтобы запустить летательные чары, как оказалась где-то в другом месте — в каком-то теплом пространстве с балками под двускатным потолком.

Софи произнесла скверное слово. В полумраке она ударилась большим пальцем ноги об один из громоздившихся в каморке штабелей пыльного кирпича.

— Фю, как неприлисьно, — пожурил ее Светик.

— Помолчи, а? — отозвалась Софи. — Когда ты наконец повзрослеешь?

— Пока не сябираюсь, — ответил Светик. — Я тебя предупрезьдал. Нам надо дерзять принца Людовика в зяблузьдении. Ах, погляди! Это произосьло, когда я был тут только сьто.

По самому большому штабелю кирпичей разлился золотой свет. Кирпичи впитали свет и тоже засверкали золотом — под слоем пыли. Чармейн обнаружила, что это не кирпичи, а большие слитки цельного золота. Чтобы это стало очевидно для всех, в воздухе перед штабелем появилась широкая золотая лента. На ней старинными буквами было начертано:

[8]

— Пф! — фыркнула Софи и перестала тереть палец. — Похоже, Меликот пришепетывал так же, как ты. Вот уж два сапога пара! И самомнение раздуто до одного размера. Он не мог устоять перед искушением начертать свое имя огненными буквами!

— Лисьно я не нузьдаюсь в том, сьтобы мое имя было начертано огненными буквами, — отвечал Светик с большим достоинством.

— Ха! — сказала Софи.

— Где мы? — поспешно вмешалась Чармейн, так как ей показалось, что Софи вот-вот схватит золотой кирпич и размозжит Светику голову. — В Королевской сокровищнице?

— Нет, под зялотой крысей, — объяснил ей Светик. — Хитро, правда? Всем извесьтно, что крыся не зялотая, поэтому иськать золото здесь никто не сьтанет.

Он снял со штабеля один золотой кирпич, постучал им об пол, чтобы стряхнуть пыль, и сунул в руки Чармейн. Кирпич был такой тяжелый, что Чармейн едва его не уронила.

— Дерзи весественное доказятельство, — велел Светик. — Думаю, король будет осень рад, когда его увидит.

Софи, к которой, видимо, в полной мере вернулась раздражительность, проговорила:

— Это пришепетывание! Ненавижу! Оно меня бесит даже больше, чем золотые кудряшки!

— Зято как полезьно, — заметил Светик. — Мерзький Людовик хотел украсьть меня, а про Моргана и позябыл. — Он обратил к Чармейн огромные задумчивые голубые глаза. — У меня было несясьное детьство, — поведал он. — Никто меня не любил. Я думаю, сьто имею право на вторую попытку — есьли буду красивее, правда ведь?